XX съезд КПСС

Страница 5

Оказавшись во главе партии, Хрущёв был озабочен не только хозяйственными делами, но и восстановлением доброго имени своих давних соратников. Он почти сразу вернул из ссылки семью своего друга по Московскому горкому С. 3. Корытного, а также членов семьи С. Косиора, А. Косарева и других. Многое из того, что они рассказывали, стало откровением и для Хрущёва. И этот гнев, эта горечь, это возмущение стали важными побудительными причинами доклада на XX съезде.

Известный советский учёный и публицист Ф. Бурлацкий писал не так давно о мотивах выступления Хрущёва на XX съезде КПСС. «Как решился выступить Хрущёв с докладом о Сталине, зная, что подавляющее большинство делегатов будет против разоблачения? Откуда он почерпнул такое мужество и такую уверенность в конечном успехе? То был один из редчайших случаев в истории, когда политический руководитель поставил на карту свою личную власть и даже жизнь во имя высших общественных целей. В составе после сталинского руководства не было ни одного деятеля, который решился бы выступить с подобным докладом о культе личности. Хрущёв и только Хрущёв, на мой взгляд, мог сделать это — так смело, эмоционально, а во многих отношениях и так необдуманно. Надо было обладать натурой Хрущёва — отчаянностью до авантюризма, надо было пройти через испытания страданием, страхом, приспособленчеством, чтобы решиться на такой шаг. Бесспорно, интересна его собственная оценка момента, прозвучавшая во время встречи с зарубежными гостями: „Меня часто спрашивают, как это я решился сделать тот доклад на XX съезде. Сколько лет мы верили этому человеку. Поднимали его. Создавали культ. И вдруг такой риск. Уж поскольку меня избрали Первым, я должен был сказать правду. Сказать правду, чего бы это ни стоило и как бы я ни рисковал. Ещё Ленин нас учил, что партия, которая не боится говорить правду, никогда не погибнет. Мы извлекли уроки из прошлого и хотели, чтобы такие уроки извлекли и другие братские партии, тогда наша общая победа будет обеспечена“. „Но дело, конечно, не только в чувстве долга, о котором говорил Первый секретарь, — продолжает Бурлацкий. — Мне не раз приходилось слушать воспоминания Хрущёва о Сталине. Это были пространные, нередко многочасовые размышления-монологи, как будто разговор с самим собой, со своей совестью. Он был глубоко ранен сталинизмом. Здесь перемешалось все: и мистический страх перед Сталиным, способным за один неверный шаг, жест, взгляд уничтожить любого человека, и ужас из-за невинно проливаемой крови. Здесь было и чувство личной вины, и накопленный десятилетиями протест, который рвался наружу, как пар из котла“.

Слухи о том, что на съезде партии Хрущёв сделал доклад о преступлениях и ошибках Сталина, быстро распространился по стране. Он вызвал возбуждение в Грузии. Не без влияния определённых кругов школьники старших классов, часть студентов решили отметить третью годовщину со дня смерти Сталина. У памятника Сталину собрался огромный митинг, по городу начались массовые демонстрации, большие толпы молодых грузин собрались на центральной площади города. Попытки комсомольских и партийных руководителей республики успокоить демонстрантов не имели успеха, и демонстрации стали перерастать в беспорядки. В город были введены войска, которые разогнали демонстрацию силой оружия. Намеченный на 1957 год визит Хрущёва в Грузию был отменён.

Нам до сих пор неизвестны многие детали этих событий в Грузии, но было бы ошибочно и примитивно объяснять их «грузинским национализмом». Размышляя о причинах мартовской трагедии в Тбилиси в 1956 году, писатель Тенгиз Буачидзе недавно писал: «Возможно ли полностью исключить национальные чувства в мартовских событиях? Разумеется, нет.

Наш народ тогда и вправду гордился Сталиным, его ролью в судьбах мира, его личностью, его делами, его победами — и тем, что Сталин по происхождению был всё-таки грузин, хотя он не принёс нашей нации никакого добра и не выделил её ничем, кроме цепи жесточайших репрессий 1921 года, 1924, 1929 — 1932 годов, 1936 — 1938 годов, 1948 года, 1951 — 1952 — и не знаю, каких ещё!