Девушка, которая пришла к завтраку

Страница 13

Премьера «Моей прекрасной леди» собрала избранную аудиторию со всех концов света, страстно желающую увидеть собственными глазами, насколько экранизация выдерживает сравнение со спектаклем (а Одри Хепберн – с Джулией Эндрюс). От этой элиты зависели громадные вложения студии «Уорнер Бразерс» – 15-16 миллионов долларов – в этот фильм, делавшие «Мою прекрасную леди» самым дорогим мюзиклом в истории кино. Начальные сцены фильма, где Элиза, «растоптанный капустный лист», как называет eё профессор Хиггинс, воркует на своем диалекте «кокни», «словно зобатый голубь», настолько противоречили привычному образу Хепберн, что в зрительном зале возникла неприятная напряженная тишина. Характерная для Одри романтичность здесь сменилась неопрятным видом, грязным лицом, вульгарными гримасами и необычными лающими интонациями Элизы. Эту девушку можно было пожалеть, но не воспользоваться eё слабостью. Ист-эндский акцент Одри был груб, но не убедителен. По сравнению с «книжным червем» из Гринич Виллидж, который без особого усилия вызывает любовь и симпатии своим жалобным видом в «Смешной мордашке», Элиза в исполнении Одри создавала неприятное впечатление куклы, которую дергают за нитки. И только когда Элиза отбрасывает свой простонародный акцент, фильм преображается, словно по мановению волшебной палочки, и вместе с ним преображается Элиза. Автор этих строк помнит почти физически ощутимый восторг, прошедший по залу. и взрыв аплодисментов почти со всеобщим вздохом облегчения – когда Элиза порхает по дому Хиггинса, как только что вылупившаяся из куколки бабочка, которая нежится в лучах восхищения своего наставника. Но всё-таки на глубинном уровне это преображение воплощено пением Марни Никсон, что действует, возможно, сильнее, чем та зримая радость, которую Одри излучает с такой энергией и силой. С этого момента и фильм, и Одри становятся все лучше и лучше. Ферингер feringer купить печи для бани bani40.ru.

Лернер и Лоу не ввели в сценарий те сцены, которые показали бы, как постепенно шлифуется личность Элизы. Зато собственная личность Одри заполняет этот сюжетный пробел. И делает это с истинным совершенством. Именно здесь мы понимаем, что Одри Хепберн, исполняющая главную роль в фильме, действительно заслужила свой миллионный гонорар до последнего цента. После своего триумфального вечера Элиза ощущает духовную пустоту. Она понимает, что не сумела завоевать любви и уважения своего зануды-преподавателя, который думает только о выигранном пари, а не о женщине, сделавшей этот выигрыш возможным. Одри великолепно и безупречно передает это сложное сочетание гордости, чувства собственного достоинства, глубокого разочарования и уязвленного самолюбия. Это одна из лучших сцен, когда-либо ею сыгранных.

Зрители премьерного показа, отправляясь на организованные студией «Уорнер Бразерс» приемы и вечеринки, были полны уверенности, что фильм получит целую охапку «Оскаров».

Действительно, он получил двенадцать номинаций. Но среди награжденных не было Одри. Ее отвергли актеры в Академии Киноискусства, выразив свое коллективное неудовольствие, направленное не столько против нее, сколько против Джека Л. Уорнера и студии, которые не взяли на роль Элизы Джулию Эндрюс.

До Одри эта новость дошла в феврале 1965 года. Она никак не выказала своей обиды, поздравила Джулию Эндрюс с номинацией за «Мэри Поппинс» и пожелала ей удачи в соревновании за «Оскара».

Однофамилица Одри, Кэтрин Хепберн, восемь раз выдвигавшаяся на «Оскара» (и получившая его один раз), прислала ей утешительную телеграмму: «Не печалься. Когда-нибудь ты получишь второго за роль, которая не стоит того».

А «за кулисами» в Бургенштоке разворачивалась мучительная драма, определенным образом связанная и с тем, что Одри не оказалась в числе претендентов на «Оскара». Ее сотрудничество с Генри Роджерсом, ответственным за связь Одри с прессой и общественностью, завершилось через несколько месяцев после того, как она закончила работу над «Моей прекрасной леди» и вернулась в Швейцарию. В ссору оказался вовлечен и eё старый друг Юбер де Живанши.

«Одри всегда взирала на Живанши как на Бога, – вспоминает Генри Роджерс. – Он создал eё стиль одежды. Она ходила на все демонстрации его моделей. Она фотографировалась в туалетах из его коллекции. Он создал духи специально для нее, а особую их концентрацию – только для нее. Но Одри никогда не получала денег за свою рекламу моделей Живанши. Ей даже пришлось за собственные деньги покупать посвященные ей духи. Мел Феррер разделял мою точку зрения, что эти отношения носят несколько односторонний характер, и он как-то сказал: „Мне кажется, вам следует поговорить с Живанши – но устройте встречу с его братом Клодом, управляющим его делами“. Я ответил, что постараюсь что-нибудь сделать».