Попытка разрыва

Страница 19

Фургончик, в котором я был единственным пассажиром, катил по шоссе, пока не пересек границу новехонького графства Эйвон и не миновал несколько Чиппингов – Чиппинг-Нортон, Чиппинг-Хемден и Чиппинг-Содбери. Вроде бы в «Стаутс-Хилле» был мальчик по имени Мид – из Чиппинг-Содбери, нет? Я смутно припомнил, как мы однажды обступили этого Мида, насмехаясь над его торчащими вперед зубами, и как он ответил нам, прибегнув к славному, довоенному еще, словечку: «Все вы канальи и больше никто! Полные канальи!» И я тут же встал на его сторону, потому что выражением «полная каналья» пользовалась мама – и сейчас еще пользуется в те редкие минуты, когда ей случается кого-то осудить, – и это внушило мне приязнь к Миду. Странными способами проявляется порой наша преданность родителям: не в те минуты, когда они рядом с нами и готовы палец себе отрезать, лишь бы получить хоть мизерное свидетельство сыновней или дочерней любви, но непременно во многих милях от них. Как-то лет в восемь-девять меня пригласили к чаю в дом приятеля, и я увидел в тамошней уборной «Доместос» – не «Харпик», которым пользовались мы, – и, помню, проникся к его родителям легким презрением. В нашем доме были «Вим», «Перси Фэйри» и «РЭГ», в других – «Аякс», «Омо», «Сквизи» и «АА», и я жалел этих людей и испытывал к ним неприязнь: неужели они не понимают, как это неправильно? Пылкая гордость выбором, который делают твои родители, покупая средства для чистки унитаза, и усталое презрение к тому, что они думают о жизни, о мире и о себе.

Фургон остановился у огромных ворот.

– Как называется это место? – спросил я у прикованного ко мне наручниками полицейского.

– А тебе разве не сказали, сынок? «Паклчерч», вот как оно называется.

– «Паклчерч»? – переспросил я.

– Ага. «Паклчерч».

– Как мило! Очень уютное название.

– Ну не знаю, дружок, – сказал, вставая, полицейский. – Насчет уюта ничего обещать не могу.

«Паклчерч» был тюрьмой предварительного заключения для молодых правонарушителей. Думаю, возраст всех ее обитателей лежал в пределах от шестнадцати до двадцати пяти лет, и все они ожидали либо приговора, либо перевода в тюрьмы покрупнее.

Если вам случится попасть под предварительное заключение, вас зачислят в одну из двух категорий. «Зэк» либо «не зэк». Не зэк официально ни в каком преступлении не повинен: он сидит потому, что ему отказано в освобождении под залог, или потому, что у него нет нужных для залога денег. Он еще не заявил о своей виновности или невиновности, либо, как то было в моем случае, даже и возможности такой не получил; так или иначе, закон считает его невиновным, пока не доказано обратное. А вот зэк – это дело другое, зэк свою вину уже признал и теперь ожидает суда и приговора.

Не зэки носили коричневую форму, могли принимать столько посетителей, сколько захотят, получать с воли столько еды, сколько смогут съесть, и никакой работы исполнять обязаны не были. Они имели возможность тратить собственные деньги, смотреть телевизор и вообще наслаждаться жизнью.

Первые две недели я примерно так и провел. Меня поселили во Втором крыле, все было очень мило, мне даже предоставили отдельную камеру. Единственным страшным и горестным событием стал пришедшийся на третий день заключения визит моих родителей.

Я представлял себе, как они пытаются решить, в какой день им ко мне прийти. Самый первый не годился, потому что к этому времени я еще не успею обжиться. Второй тоже – такой визит все еще выглядел бы слишком поспешным, внезапным. Четвертый мог, пожалуй, создать впечатление равнодушия. А им хотелось показать, что они любят меня, думают обо мне. Стало быть, только третий.

Все вы видели по телевизору или в кино тюремные комнаты для свиданий. Вам не составит труда нарисовать в воображении охваченных горем родителей, сидящих по одну сторону стекла, глядя на одетого в тюремную форму сына, который входит в такую комнату. Мы вели себя наилучшим образом. Родители улыбались и, закусывая губы, серьезно кивали, давая понять, что готовы оказать мне любую поддержку. Ни вопросов, ни взаимных упреков, ни всплесков эмоций.

Самый мучительный для меня миг наступил под конец их визита, когда мама достала из сумочки толстую пачку кроссвордов, аккуратно вырезанных из последних страниц «Таймс». Она запасала их каждый день моего отсутствия, твердой рукой отрезая ответы на кроссворд предыдущего дня. Когда она подсунула их под стекло и я увидел, что это, у меня перехватило горло, я накрепко зажмурился. Я попытался улыбнуться, постарался не дышать, потому что знал: любой мой вдох может обратиться в череду разрывающих грудь рыданий, остановить которые мне будет уже не по силам.