М. Монтеня и философия

Страница 11

Отрицая за собой оба вида «совершенства», Монтень относит себя к третьей породе людей

, обладающих всего лишь «хорошими природными склонностями»

: «Моя добродетель – это добродетель или, лучше сказать, безобидность, случайная и преходящая». Случайная и преходящая «невинность» не требует ни силы, ни активности души, но, проигрывая по сравнению с «добродетелями» Сократа, обладает скромным, но неистребимым достоинством «природности», «врождённости»: «Хорошие качества не воспитаны во мне ни законом, ни наставлением, ни путём какого-нибудь другого обучения. Мне присуща естественная доброта, в которой немного силы, но нет ничего искусственного».

Человеку, обладающему качествами «естественной доброты» и «безобидности», не приходится рассчитывать на великую славу; Монтень знает, что недостоин восхищения. Но он знает и то, что если сила Сократа или стоиков заключалась в преодолении зла, исходящего от «других», то его собственное достоинство – в принципиальном неприятии любого зла как такового

: «я жестоко ненавижу жестокость – это наихудший из пороков».

Подлинное и ничем не заменимое достоинство Монтеня – в его сострадательности, в органическом умении сочувствовать всем живым существам: «Я до такой степени чувствителен, что не переношу, когда режут цыплёнка или когда слышу, как верещит заяц в зубах моих собак». «Другие» для Монтеня – это объекты, на которые направлена его «доброта»: «…я горячо сочувствую чужим печалям и плакал бы вместе с горюющим, если бы умел плакать в каких бы то ни было случаях. Слёзы, не только искренние, но и притворные, всегда вызывают у меня желание плакать <…> Я не могу спокойно переносить казни, даже если они совершаются по закону и оправданы».

* * *

Итак, мы подходим к ключевой проблеме «Опытов». Монтень отвергает мир «других» лишь в меру его неистинности, больше всего опасаясь утраты свободы, самостоятельности. Он не чувствует себя ни изгоем, ни избранником. Жизнь притягивает его, и задача заключается лишь в том, чтобы овладеть «искусством жить достойно».

Монтеню чужды эгоцентризм и горделивое самолюбие, которые полтора столетия спустя так ярко проявятся в «Исповеди» Руссо, заявлявшего, что он «не похож ни на кого на свете», что если он «не лучше других, то по крайней мере не такой, как они», и утверждавшего, что именно эта инаковость способна сделать его интересным для окружающих. Монтень же, коль скоро речь заходит о человеческой «природе», не отделяет себя от «других»: «все люди – одной природы, и все они снабжены в большей или меньшей степени одинаковыми способностями и средствами познания и суждения»; «у каждого человека есть всё, что свойственно роду людскому». Сама аналитическая интроспекция нужна Монтеню и потому, что, поняв себя, он надеется познать и «других».

Именно в силу «похожести» на «других» Монтень остро ощущает свою способность быть таким же как они. Сопереживать для нег так же естественно, как дышать: «Если кто-нибудь страдает в моём присутствии, я сам начинаю испытывать физические страдания и мои ощущения часто вытесняются ощущениями других. Я перенимаю наблюдаемую болезнь и испытываю её на себе».

Монтень, правда, знает, что сострадание не вполне «чистое» чувство, до конца избавленное от жестокости: «Жалея кого-нибудь, мы при виде его страданий одновременно ощущаем в себе и некое мучительно-сладостное щекотание злорадного удовольствия; и кто истребил бы в человеке зачатки этих качеств, тот уничтожил бы основания, на которых основана наша жизнь». Тем не менее даже такое «сострадание наизнанку» лишь подчеркивает в глазах Монтеня неразрывность цепи, связывающей всех людей.

Эта цепь и составляет, по Монтеню, природный «субстрат» человеческого существования. Для автора «Опытов» значим лишь единственный повелитель – требование отказа, отказа от позиции палача и преследователя, от «жестокости, вероломства, эгоизма, бесчеловечности, ревности, тщеславия» - от всех побуждений, называемых у Монтеня одним словом – «бесчеловечность».

Всеобщая связь сочувствия – это и есть, согласно Монтеню, тот разумный принцип, который естественным образом противостоит неразумной, но, к сожалению, вполне реальной человеческой практике. Этика Монтеня – это этика ненасилия, или, по возможности, наименьшего насилия над всем живым.

Именно эта этика позволяет Монтеню в конечном счёте «примириться» с миром, принять его, но принять как бы на своих собственных условиях.

Французский исследователь Жан Старобинский показал, что движение мысли Монтеня

специфично своей «трёхфазностью», прохождением через три этапа.

На первом автор «Опытов», обнаружив, что «истинное» бытие запредельно, что первопричины вещей от нас ускользают, обрекая на жизнь в сугубо феноменальном мире «кажимостей», где господствуют «привычка» и «обычай» и где люди связаны отношением слепой зависимости и взаимного подчинения, готов в ужасе отпрянуть от такого мира. Это порождает вторую фазу, ведущую к идее самоизоляции – к обереганию внутренней свободы как единственно подлинного человеческого достояния.